“Я знаю тебя, Декстер. Лучше чем ты знаешь себя.” В это было легко поверить, пока он не добавил, “Ты в основном хороший парень.”
“Вовсе нет,” сказал я, думая о замечательных вещах, которые мне еще не разрешали; даже желание сделать их в значительной степени исключало любую ассоциацию с добром. Не исключая также тот факт, что большая часть моих ровесников, этих прыщавых жертв гормонального взрыва, которых считали хорошими парнями, была похожа на меня не больше орангутанга. Но Гарри не стал слушать.
“Да, ты,” повторил он. “И ты должен в это поверить. Твое сердце по большей части находится в правильном месте, Декс,” сказал он, и сотрясся в действительно эпическом приступе кашля. Это продлилось несколько минут, затем он откинулся на подушку. На мгновение он прикрыл глаза, но когда он открыл их снова, вороненая сталь Гарри сверкнула на бледно зеленом фоне его умирающего лица. «Терпение», повторил он. И он заставил это звучать сильно, несмотря на ужасную боль и слабость, которую он должно быть, чувствовал. “Тебе еще столькому нужно научиться, а у меня так мало времени, Декстер.”
“Да, я знаю,” сказал я. Он закрыл глаза.
“Это я и имею в виду,” сказал он. “Ты должен был сказать нет, не волнуйся, у тебя еще полно времени.”
“Но у тебя его нет,” сказал я, не уверенный, что понимаю, к чему он клонит.
“Да, у меня его нет,” сказал он. “Но люди притворяются. Чтобы заставить меня чувствовать себя лучше.”
“Ты почувствовал бы себя лучше?”
"Нет," сказал он, и снова открыл глаза. “Но ты не должен использовать логику на человеческом поведении. Ты должен быть терпеливым, наблюдать и учиться. Иначе ты попадешься. Будешь пойман и… Половина моего наследия.” Он снова закрыл глаза, и я услышал напряжение в его голосе. “Твоя сестра будет хорошим полицейским. Ты,” он медленно улыбнулся, немного сожаленно. “Ты будешь чем-то еще. Реальным правосудием. Но только если будешь терпеливым. Если шансы не в твою пользу, Декс, жди.”
Восемнадцатилетнему ученику-чудовищу все это казалось ошеломляющим. Все, чего я хотел, было просто пройтись, танцуя в лунном свете с сияющим лезвием, свободно скользя – столь легко, столь естественно и сладко – чтобы прорубиться сквозь эту чепуху прямо к сердцу вещей. Но я не мог. Гарри все усложнил.
“Я не знаю что со мной будет, когда ты умрешь,” сказал я.
“Все будет прекрасно,” сказал он.
“Так много нужно запомнить.”
Гарри поднял руку и нажал на кнопку, висевшую на шнуре около кровати. “Ты будешь помнить это,” сказал он. Он уронил шнур, и его рука шлепнулась на кровать, словно это движение вытянуло из него последние силы. “Ты будешь помнить.” Он закрыл глаза, и на мгновение я остался совершенно один. Затем медсестра засуетилась со шприцем, и Гарри приоткрыл один глаз. “Мы можем не всегда делать то, что, как нам кажется, мы должны сделать. Так что, когда ты не можешь сделать ничего иного, ты ждешь,” он сказал, и протянул руку для укола. “Неважно, какое… давление… ты будешь чувствовать.”
Я наблюдал как он лежит, даже не вздрогнув от иглы, зная, что даже облегчение, которое она принесла, было преходяще, что его конец приближается, и он не может остановить его – и знал, также, что он не боится, и что он все сделает правильно, как и все остальное в своей жизни. И я знал: Гарри понял меня. Никто никогда не понимал, и никто никогда не поймет, за все время мира. Только Гарри.
Единственная причина, по которой я когда-либо хотел быть человеком, состояла в том, чтобы больше походить на него.
В общем, я был терпелив. Это было не легко, но я выучил урок Гарри. Позволить сверкающей стальной пружине внутри себя оставаться тихой и напряженной; ждать, наблюдать, сдерживать сладкий жар освобождения в прохладной коробочке, пока не станет по-Гарри-правильно позволить ему вырваться и укатить в ночь. Рано или поздно появится что-нибудь, что поможет выпутаться. Рано или поздно я найду способ избавиться от Доакса.
Я выжидал.
Некоторым из нас, конечно, ожидание дается тяжелей, чем другим, и вот несколько дней спустя, в субботнее утро, мой телефон зазвонил.
“Проклятье,” заявила Дебора без какой-либо преамбулы. Было почти облегчением слышать ее узнаваемый брюзгливый тон.
“Прекрасно, спасибо, а как ты?” ответил я.
“Кайл сводит меня с ума,” пожаловалась она. “Он говорит, мы ничего не можем сделать, только ждать, но не говорит, чего мы ждем. Он исчезает на десять – двенадцати часов и не говорит, где был. А потом мы просто ждем еще. Я блять до зубной боли устала от ожидания.”
“Терпение – добродетель,” сказал я.
“От добродетельности я тоже устала,” сказала она. “И меня уже выворачивает от покровительственной улыбочки Кайла, когда я спрашиваю, что мы можем сделать, чтобы поймать этого парня.”
“Ну, Деб, не знаю, что я могу предложить тебе, кроме своей симпатии,” ответил я. “Сожалею.”
“А я думаю, что ты до хрена чего можешь сделать, братец,” возразила Деб.
Я тяжело повздыхал, главным образом для ее удовольствия. Вздохи так приятно звучат по телефону. “Это проблема наличия репутации меткого стрелка, Деб,” сказал я. “Все думают, что я всегда попадаю с тридцати шагов прямо в глаз.”
“Я все еще так думаю,” сказала она.
“Твоя уверенность согревает мне сердце, но я не понимаю таких приключений, Дебора. Оно оставляет меня абсолютно равнодушным.”
“Я должна найти этого парня, Декстер. И я хочу утереть нос Кайлу,” сказала она.
“Я думал он тебе нравится.”
Она фыркнула. “Боже, Декстер. Ты ничего не знаешь о женщинах, не так ли? Конечно он мне нравится. Именно поэтому я хочу утереть ему нос.”